Театр! У Пушкина загорались глаза, когда ему предстояло отправиться на спектакль. Всё театральное, сценическое увлекало его с детства. Отец и мать любили театр. Дядя Василий Львович, побывав в Париже, взахлёб рассказывал о знаменитом трагике Тальма, у которого он брал уроки декламации.
Маленький Пушкин не помнил себя от радости, если ему разрешали остаться в гостиной, где отец и дядя под одобрительный смех и шёпот гостей разыгрывали сцены из Мольера.
А петербургские театры!
Как он мечтал о них! В годы его отрочества до тихого Царского села доносился их шум и блеск. Балеты Дидло, декорации Гонзаго, несравненная Семёнова… Теперь он увидел их, вступил в удивительный и волнующий край, имя которому – театр.
Волшебный край! Там в стары годы,
Сатиры смелый властелин,
Блистал Фонвизин, друг свободы,
И переимчивый Княжнин;
Там Озеров невольны дани
Народных слёз, рукоплесканий
С младой Семёновой делил;
Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавый;
Там вывел колкий Шаховской
Своих комедий шумный рой,
Там и Дидло венчался славой,
Там, там под сению кулис
Младые дни мои неслись. (Отрывок из «Евгения Онегина»)

В 1824 году Василий Андреевич Жуковский писал Пушкину, страдающему в михайловской ссылке от одиночества и неведения о будущем: «Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастья и обратить в добро заслуженное; ты более нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рождён быть великим поэтом; будь же этого достоин». Старший друг Пушкина увидел в молодом поэте удивительное дарование.
Познакомились и подружились они в середине 1815 года в Царском селе. К тому времени Пушкин был автором уже двадцать стихотворений. Жуковскому он посвятил стихотворения «Благослови, поэт!.. В тиши парнасской сени…», «Когда к мечтательному миру…», а также короткое «К портрету Жуковского»:
Его стихов пленительная сладость
Пройдёт веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнёт о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.

Удивительно, но дома у Пушкина бывали лишь близкие друзья. Почему? Для этого существовали основательные причины.
После окончания Лицея Пушкин жил с родителями в Коломне. Сергей Львович и Надежда Осиповна поселились там из соображений экономии. Пушкины жили в верхнем, втором этаже – «над Корфами». По воле случая два недавних лицеиста – Александр Пушкин и Модест Корф – оказались в Петербурге под одной крышей, стали соседями.
Вот как Корф описывал жизнь семьи Пушкиных: «Дом их представлял всегда какой-то хаос: в одной комнате богатые старинные мебели, в другой пустые стены, даже без стульев; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня; ветхие рыдваны с тощими клячами, пышные дамские наряды и вечный недостаток во всём, начиная от денег и до последнего стакана».
Домашняя жизнь родителей Пушкина действительно отличалась безалаберностью. Объяснялось это особенностями характера как Сергея Львовича, так и Надежды Осиповны.
Родители Пушкина предпочитали визиты, развлечения. Сергей Львович был начитан, образован, любил театр, литературу, но службу не любил. К своим обязанностям помещика, как и ко всему, что доставляло беспокойство и хлопоты, Сергей Львович питал непреодолимое отвращение. Управлять имениями поручил он приказчикам, и те исправно обкрадывали и его, и крестьян.
Домом он не занимался, передоверив всё жене. А Надежда Осиповна была плохая хозяйка. Она была единственной в семье. Мать растила её белоручкой-барышней, баловала дочь. Французский язык, фортепьяно, манеры. Она не меньше, чем муж, любила светские развлечения. Обязанности хозяйки ей докучали. Неуравновешенная и вспыльчивая, она вносила эти качества в управление домом. То с полным равнодушием взирала на всяческие беспорядки, то строго взыскивала за всякий пустяк.

Современники Пушкина вспоминают его как человека с частыми перепадами настроения. Если предмет разговора его занимал, он преображался, и разговор его становился необыкновенно заманчив. Он становился блестяще красноречив, когда дело шло о чём-нибудь близком его душе. Однако если ему было не интересно, он угасал, речь его становилась ленивой, медленной, объяснялся он вяло и несносно.
Иван Иванович Пущин, автор «Записок о Пушкине», в первый раз встретился с Пушкиным при поступлении в Лицей, на приёмном экзамене, 12 августа 1811 года. Вот что он вспоминает: «Пушкин с самого начала был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он играл какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые иногда не ускользают в школьных сношениях. <…> В нём была смесь излишней смелости c застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнёмся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное, ему недоставало того, что называется тактом…».
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Анне Керн Пушкин посвятил одно из своих лучших стихотворений «Я помню чудное мгновенье». Она оставила весьма интересные воспоминания о поэте. «Он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен; и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту… Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-либо приятно волновало его. Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи».

От природы Александр Сергеевич Пушкин был человек вполне здоровый, с огромным запасом энергии и жизненных сил. «Великолепная натура, — сказал знаменитый хирург Арендт, ухаживавший за смертельно раненным поэтом, — Mens sana in corpore sano».
Единственным признаком, говорившим о некотором нарушении идеального физиологического равновесия в этой «великолепной натуре» была необыкновенно быстрая чувственная и нервная возбудимость.
Лицом он был очень некрасив. Большинство дошедших до нас портретов, в том числе наиболее распространённые в копиях и репродукциях портреты Кипренского и Тропинина, льстят ему. «Лицом настоящая обезьяна» характеризовал Пушкин себя в юношеском французском стихотворении «Mon portrait». Кличка «обезьяна» долго преследовала его в свете. По-видимому, поэт сильно страдал временами от сознания собственной уродливости. В послании к известному красавцу, лейб-улану Ф. Ф. Юрьеву, он утешает себя:
А я, повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный,
Взращённый в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний.